В этом тексте я бы хотел поделиться некоторыми соображениями относительно несодержательного аспекта психотерапевтической практики, того, что связано с ее бэкграундом и что, на мой взгляд, отражает уникальность этого подхода по сравнению с другими видами человеческих коммуникаций. Сначала хотелось бы описать вещи очевидные для того, чтобы потом перейти к менее очевидным и и даже совсем противоречивым. Первый шаг, который надлежит сделать в этом направлении, будет отражать отношение объекта и субъекта психотерапии. В бытовом представлении, которая во многом отражает взгляды традиционной медицинской модели, клиент является объектом для терапевтического воздействия. Его необходимо улучшить путем исправления неадекватных личностных характеристик. Соответственно, терапия оказывается методом избавления от психического страдания, которая своей целью ставит достижение так называемого здоровья, то есть комплексного психического, физического и социального благополучия. Коварность такой задачи обнаружил еще Будда Шакьямуни, который в качестве основы для духовной практики избрал признание страдания, а не обещание Нирваны. Другими словами, если целью терапии оказывается избавление от чего-то путем, говоря современным языком, отреагирования, то это напоминает попытку ребенка спрятаться, закрывая глаза ладонью. Для психотерапевтического дискурса, как и для любой другой деятельности, характерен свой собственный язык и терапевтическую позицию можно обнаружить на основании вербальных маркеров, которыми она обозначается. Например, слова, расширяющие понятие “воздействие” - улучшение, исправление, доведение до счастья - не встречаются в рамках терапевтического дискурса, поскольку они действуют на территории реальности, а терапевтический сеттинг отделяет пространство символического от повседневной жизни. Именно поэтому терапевт не дает советов, поскольку советы и рекомендации вторгаются за пределы символического. В терапевтических отношениях можно услышать слова, близкие по значению к понятию “исследование” - интерес, возбуждение, желание. То есть как раз те, которыми мы редко оперируем в повседневной жизни. На следующем шаге по направлению к описанию психотерапевтического дискурса мы признаем, что клиент не является объектом воздействия, а оказывается в статусе субъекта. Но субъектом чего именно он становится? И где тогда находится знание о благе клиента, если мы оставляем представление о том, что этим знанием обладает терапевт, на предыдущем шаге? Ведь мы помним, что идея улучшения, а значит, концепция о конечной точке развития, не работает. Клиент приходит на терапию потому, что он достиг предела некоторых представлений о себе и придя на сессию, обнаруживает, что этих знаний нет и у терапевта. Не заводят ли нас подобные размышления в тупик и дискредитируют психотерапию, утверждая ее в статусе бесполезной и бессмысленной деятельности? Попробуем разобраться в этом вопросе. Клиент прежде всего является субъектом своего бессознательного. Это предположение требует расшифровки. Вообще, визит к психотерапевту оказывается первой легализацией бессознательного, признание того, что есть нечто, выходящее за пределы сознательного контроля. Клиент говорит, что он многое пробовал, но это не помогает или изучал тему, но знание не меняет поведение или отношение. Однако в дальнейшем эта легализация не получает своего развития, более того, именно она подвергается интенсивному отрицанию в ходе терапии. В общем виде это сопротивление можно охарактеризовать так - клиент пытается контролировать бессознательное, а не использовать его как попытку расширить свои представления о себе. Другими словами, относится к своему бессознательному как к объекту, над которым, опять же, необходимо провести некоторые манипуляции. В этом смысле, самыми сложными клиентами оказываются те, кто сам является терапевтом. Терапия с позиции клиента не имеет никакого отношения к терапии с позиции терапевта, потому что они относятся к разным регистрам психического. Чтобы проиллюстрировать эту мысль, обратимся для начала к статусу бессознательного. С легкой руки Хайдеггера бытие было отделено от сущего. В этом акте заключается философское обоснование двойственности. Сущее в ней выступает как некий умопостигаемый объект, как то, о чем можно помыслить или по отношению к чему можно занять какую-либо позицию. Бытие, в свою очередь, оказывается условием такового познания и его возможностью. Сущее вытекает из бытия и, в упрощенном представлении, является его редукцией. Метафорически выражаясь, если сущее оказывается изображением из недр волшебного фонаря, то бытие - его оптическая система и источник света. Сознательное в своею очередь относится к бессознательному, как сущее к бытию. Мы можем постигать бытие только как изменения сущего. Парадокс этого познания заключается в том, что агент рефлексии находится в сознательном, тогда как психические защиты направлены на то, чтобы сохранять сознательное в стабильности, не пропуская в него ничего, что отличалось бы от его текущего устройства. Поэтому бессознательное вынуждено проявляться в обход сознательного, минуя его систему безопасности и цензуры. Так появляется симптом, как форма контрабанды и послание, которое необходимо прочесть до того, как с ним начнут бороться, в том числе и с помощью психотерапии, ориентированной на облегчение состояния. Психотерапия, ориентированная на исследование, поддерживает присутствие бессознательного в кадре, и тем самым снижает вред от симптома, который является вторжением бессознательного, порой разрушительным для обычной жизни. Каким образом это происходит? Бессознательное стремится к тому, чтобы быть услышанным. Клиент всеми способами затыкает уши и в тот момент, когда его усилия терпят крах, приходит к психотерапевту за тем, чтобы он стал союзником в его борьбе против этого гвалта. Но вместо этого встречает предложение не избавляться от звука, а отрегулировать эквалайзер для того, чтобы звучание стало более членораздельным. Несмотря на исследовательский ресурс этого послания, оно выглядит чрезвычайно агрессивным. Ведь оно идет вопреки здравому смыслу и жизненному замыслу клиента. Терапия, в некотором смысле, мероприятие не только бесполезное, но и вообще противоестественное, поскольку оно ставит организацию психической жизни клиента с ног на голову. Там где обычно он привык закручивать гайки, следовать логике и сохранять контроль, ему предлагается прямо противоположное - фантазировать, впечатляться и не соглашаться. Терапевтическая ситуация это изнанка обычной жизни. В обыденном представлении (медицинской модели психотерапии, ориентированной на избавление от страдания), терапевт сражается с симптомом, заставляя последний отступить и освободить дорогу к предполагаемому благополучию. Я попытаюсь вывести терапевта из образа благородного рыцаря, который превозмогает сопротивление чудовищ бессознательного. На самом деле, все обстоит прямо противоположным образом - терапевт обслуживает симптом как послание бессознательного, терапевт выполняет работу симптома и “борется” скорее с сознательным клиента, которое пытается остаться незатронутым и не впечатленным. Терапия предлагает клиенту очень серьезный вызов. Бессознательное нельзя обнаружить, находясь в сознательном. Эту особенность бессознательного очень хорошо описывает психический регистр, который у Лакана называется Реальное. У Реального, в отличии от реальности, как определенной картины мира, вообще нет возможности быть понятым; это то, что ускользает от понимания, то что составляет фундамент для любого концептуального знания - отсутствие полной завершенности. Бессознательное это хаос и пульсация драйвов. Эти драйвы нельзя понять как некоторой объект, отдельный от личности. Их можно описать только в виде эффекта, который они производят в сознательном. Другими словами, чтобы познакомиться с бессознательным, для начало необходимо отдаться его драйвам, а затем, задним числом, зарегистрировать состоявшиеся изменения. Об этом проще писать, чем пытаться осуществить. Потому что погружение в бессознательное означает отказ от всего, что прикрепляет нас к реальности. На какое то, к счастью, ограниченное, время сессии клиенту предстоит отказаться не только от привычных представлений о себе, но даже от знакомых чувствований и ощущений. В каком то смысле терапия это жертвоприношение и демо-версия суицида. Это цена, которую необходимо заплатить за изменения. И с одной стороны, это то, что клиенту приходится совершить в одиночку, ибо никто не способен сделать это за него. С другой - и эта мысль сильно поддерживает - такая же история случается и с терапевтом. Здесь мы делаем еще один шаг - субъект бессознательного может обнаружить себя только в диалоге. Терапевт и клиент двигаются не вместе, а в противоположных направлениях. Если клиент пытается понять и тем самым исключает возможность понимания, поскольку оно лежит за пределами того инструмента, которым он для этого пользуется, то терапевт старается как можно дальше не понимать и тем самым приносит понимание, которое появляется как результат присутствия в хаосе, как осадок этого усилия. Такой вот трудноформулируемый парадокс. Но для того, чтобы не понимать, терапевт также должен быть впечатлен своим бессознательным, которое реагирует на бессознательное клиента. Клиент приходит к терапевту, как с субъекту, предположительно знающему то, о чем не знает клиент, за истиной, в которой он большего всего нуждается, потому что вопрос идет как бы из-за пределов его идентичности. Что-то, находящееся за границами моего знания о себе, взывает к тому, кто его ищет, для воссоединения и успокоения. И с одной стороны, у терапевта нет того знания, за которым к нему приходят. Нет в виде чего-то готового, о чем можно рассказать и, если получится, понять. Но у терапевта есть метод, с помощью которого это знание можно добыть - путем охваченности переживанием, обнаружения себя там, где еще не существует слов. Между этими двумя состояниями очень большая дистанция, они не взаимодействуют друг с другом напрямую. Терапия это способ преодолеть пропасть между известным и невыразимым и наладить обмен между этими противостоящими регистрами психической жизни. Знание, которое ищется, принадлежит не терапевту, но бессознательному клиента. Эта истина проявляется в терапевтических отношениях, как фотокарточка в свете красной лампы. Терапевт оказывается тем местом, куда направляется знание клиента о себе и с которого оно может быть увидено. Итак, подведем некоторые итоги. Бессознательное невыразимо, но попытка его символизировать оборачивается развитием, как синонимом углубления. Либо мы заглядываем в бессознательное на терапевтических сессиях, через усилие и психическую работу, либо оно проявляется через симптом, без усилий, но с разрушительными последствиями. Терапия это пространство для соприкосновения с бессознательным и это ее главная и основная задача. Несмотря на присущий ей ресурс изменений, метод, который она для этого предлагает - противоестественен и неприятен. В психотерапии, к сожалению, отсутствует романтический хэппи-энд - она не приводит к финальной интеграции, но поддерживает движение, у которого нет завершения. Она не сглаживает противоречие, но, наоборот, поддерживает его пульсацию. С другой стороны, мышление, как человеческий феномен, так же противоестественно, то есть избыточно и не необходимо. Поэтому психотерапия парадоксальным образом оказывается необязательной, но важнейшей практикой, поскольку она поддерживает усилие по утверждению себя. И это утверждение направлено не на достижение некоторого окончательного и полного знания о себе, а в совершенно противоположном направлении - к иронии относительно возможности это осуществить. Парадоксальное утверждение себя в непостоянстве и готовности к изменениям. источник